его Гелиле.
Поняв наконец, что соседи пришли к ней с самыми чистыми намерениями, она улыбнулась и раскрыла дверь пошире.
— Возьмите, пожалуйста, не откажите, вот…
— Ладна, — сказала, выйдя в коридор, Гелила. — Тада ужин мая.
— Что? — не понял Грицай.
— Она говорит: с нее ужин, балда. Улыбнись хоть, — шепнул я Грицаю на ухо и ткнул его сзади пальцем в спину.
— А! Ужин? Хорошо, как скажете, мы согласны, вот, — залепетал Грицай и оскалил зубы.
— Спасиба, — Гелила взяла у Грицая ящичек с индейкой и скрылась в своей комнате.
Грицай продолжал стоять у двери, не спуская с нее глаз. Я вывел его из транса:
— Ну что, пошли? Не стой, как истукан, — вдруг хозяйка увидит, закатит скандал.
Грицай как завороженный проследовал за мной, лег на кровать, вперился в потолок.
— Ну как тебе? — спросил я, тоже завалившись на свою постель.
— Ты не сбрехал: она и правда как будто с обложки журнала. Может, она у них в столице первая красавица? Мисс… Как ты там говорил, у них столица-то?
— Аддис-Абеба.
— Мисс Аддис-Абеба! — Грицай словно прописал рукой в воздухе транспарант.
— Бери выше: мисс Абиссиния! Представляешь, приезжаешь домой, и такой: я жил по соседству с самой мисс Абиссинией!
— Ага, сейчас! У тебя совсем крыша поехала? Скажи я так, жена меня из дома в два счета выставит.
— За что? За то, что ты отдал мисс Абиссинии кровью заработанную индейку? Так ты не говори.
— Ты тоже.
— Кому? Сигаеву? Мишка и сам бы, увидев ее, офигел.
— Сто процентов… — Грицай снова воткнулся взглядом в потолок.
Я взял со стола книжку, попробовал почитать, но смысл прочитанного то и дело куда-то ускользал — передо мной все чаще возникала улыбающаяся экзотическая соседка.
— Слушай, — прервал мои видения Грицай. — Она на самом деле хочет пригласить нас на ужин?
— Думаю, да.
— Серьезно?
— Почему нет? Одной такой тушки на четверых хватит. Сколько только она готовится? Я индейку никогда не стряпал, но, наверное, тушить ее или жарить надо столько же, сколько и курицу. Может, немного больше.
— Может быть, не знаю.
— Тогда надо, наверное, сходить купить какого-нибудь вина? Нам все равно бежать в магазин за хлебом, он ведь у нас кончился, помнишь? (Мы договорились, что, раз я готовлю, Грицай затаривается хлебом.)
Генка посмотрел на меня в упор.
— Пошли вместе: я в винах совсем не разбираюсь. Куплю что-нибудь не то, — ей не понравится…
Мы пулей собрались, вылетели в прихожку, стали живо натягивать на себя зимние куртки, обуваться.
Тут из своей комнаты выплыла Гелила. Она переоделась в легкий халатик, поверх него надела фартук. Увидев нас, полностью одетых, удивленно спросила:
— Вы ухадить?
— Нет, нет, — успокоил я ее, — мы только добежим до магазина, за хлебом, а то у нас весь кончился.
— Ладна, толька не долга.
— Одна нога здесь, другая там, — заверил я Гелилу.
Мы выскочили из квартиры.
— Слушай, а она ничего! Такая вся из себя, — не унимался всю дорогу Грицай. — Расскажи кому на работе — не поверят. Ты обязательно меня с ней щелкни, пусть будет память.
— Щелкну, щелкну, не переживай, — уверил я Генку (свою «мыльницу» я всегда брал в дорогу).
В магазине мы пробыли не больше двадцати минут. Грицай хотел взять пива, но я его отговорил, мол, такой даме пиво не предлагают, ей надо что-нибудь более изысканное: хорошее вино, например, или шампанское.
— А водку? Под водку индейка разве не пойдет?
— Под водку что угодно пойдет, особенно у нас. Но в данном случае, думаю, разумнее взять красного — Гелила наверняка индейку будет тушить или жарить.
— По мне так и с пивком нормально.
— Ничуть не сомневаюсь, но пивка мы и так с тобой как-нибудь поцедим, тем более работаем недалеко от «Балтики». Однако здесь особый случай: дама нас угощает.
— Почему это она нас угощает? Чем? Нашей индейкой?
— Не говори ерунды: она уже не твоя, ты ее отдал, разве забыл? Значит, теперь она будет угощать нас своей индейкой.
— Ну да, если так, то конечно…
Тут вдруг меня как пробило, я понял, что немного лопухнулся: я совсем не поинтересовался, какое вино предпочитает Гелила: сухое, полусухое, сладкое? Вот бестолочь! Что теперь делать?
— Тебе какое вино нравится? — спросил я наобум Грицая, обводя глазами полки и прицениваясь.
— Я пью все, но больше люблю пиво, особенно донецкое разливное.
— Ну, с пивом все ясно, а вино?
— «Три семерки» пью, «Мадеру»… Да все, что есть!
— Это я понимаю, но здесь другой случай.
В десятом классе я тоже со своими дворовыми пацанами глушил по подворотням «Три семерки», покупал его в магазине без особых сложностей, так как всегда выглядел старше своего возраста; зимой бутылку носил в боковом кармане «москвички», перешедшей мне по наследству от отца.
Мы с Грицаем неторопливо прохаживались вдоль полок со спиртным.
— Вот, думаю, это ей понравится: «Киндзмараули», — выбрал я одно из красных полусладких грузинских вин (меня всегда привлекал его бархатистый вкус).
— Киндз — чё? — не расслышал Грицай название вина.
— Киндзмараули, говорю. Напиток богов.
— Да ну?
— Не попробуешь, не узнаешь. Берем, — я ловко смахнул бутылку с полки и направился к кассе.
— А может, две?
— Хватит и одной. Мы же чисто символически!
— Ну, ладно. — Грицай потянулся за мной следом. — Слушай, а ты когда-нибудь в жизни пробовал африканскую еду?
— Где б я ее пробовал? Я дальше Союза никуда не выезжал.
— Я тоже. Но ведь она должна, наверное, отличаться от нашей?
— Само собой разумеется. И я думаю, прежде всего, остротой. Там, как и в Азии, и во всем Магрибе любят поострее.
— Я тоже люблю сало с перцем и чесноком, а борщ с красным стручковым перцем.
— Ну, тогда стряпня Гелилы
